Новогодних историй пост
Dec. 28th, 2012 09:47 am![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
pozitronikЯ не очень помню, как относился в детстве к новогодним праздникам. И сами праздники тоже не очень помню; впрочем, если покопаться в воспоминаниях, всегда что-то можно выудить.
Например, одно из первых новогодних воспоминаний - кухня у бабушки, где я сидел у окна, дожидаясь полуночи. До 91 года наша семья жила в однокомнатной общажной квартирке, где едва помещался родительский диван, кроватка брата и моя раскладушка (на самом деле мне нравилось спать на раскладушке), потому на все праздники собирались в квартире у бабушки с дедушкой. Сейчас эта квартирка мне кажется маленькой и тесной, но тогда она представлялась офигенным двухкомнатным дворцом с раздельным санузлом (я предпочитал считать, что кухня - это тоже комната, так что называл квартиру трёхкомнатной).
К полуночи, само собой, я уже здорово клевал носом, но спать не шёл принципиально - было всё-таки какое-то ожидание чуда, непременно и обязательно запланированного на полночь. Батя, помнится, велел мне тогда смотреть на свои наручные часы - механические, но с окошечком для календарной даты. Ему хотелось, чтобы я увидел, как в этом окошечке сменится цифра - и я, конечно же, этого не заметил. Батя, почему-то, очень обиделся, услышав об этом. Наверное он тоже ждал какого-то чуда.
Возможно, что тогда мне дарили какие-то подарки. Я этого не помню.
Потом мы переехали из общаги в настоящую трёхкомнатную квартиру с раздельным санузлом и огромной лоджией. Но кухню я по-прежнему считал отдельной комнатой - так что для меня квартира была четырёхкомнатной.
На новый год в квартире обязательно была ёлка и гирлянды. Гирлянды отвратительные, советские, с толстенными проводами и лампочками, подкрашенными йодом и зелёнкой - и, тем не менее, какие-то домашние и уютные. Я очень любил лежать на диване и смотреть на эти гирлянды. Или на искровичок (такой аналоговый прерыватель, заставляющий лампочки мигать, видимо сорт конденсатора), внутри которого то и дело пробегал разряд. В ёлке же я ничего особенного не находил, мне было скорее жалко дерево. После переезда я совсем укрепился во мнении о глупости ёлочной традиции - новый дом стоял около леса, и мне казалась странной идея о том, что ёлку обязательно нужно тащить в дом, вместо того, чтобы самому сходить к ёлкам.
Но так, как я, рассуждали далеко не все. Каждый год в конце декабря количество деревьев под окнами неумолимо уменьшалось. Сволочи (а по другому я их назвать не то, что не могу, но и не имею права) рубили самые красивые и пушистые ёлочки; в результате за несколько лет из отличного лесочка, где вполне себе росли маслята и земляника, получился набор пеньков с редкими кривыми деревцами, на которые никто просто не позарился.
Батя, когда мог, дежурил у окна, и услышав подозрительные звуки с топором наперевес шёл спасать природу. От вырубки это помогало слабо (батя один, а сволочей вон сколько), зато домой он, как правило, приносилокровавленный топор и новый скальп для коллекции отнятую у браконьера ёлку.
Тогда на многих государственных предприятиях (а других пока ещё и не было) существовала практика, по которой к детям рабочих ходили деды морозы со снегурочками. Очень, помню, меня смутил момент, когда пришедший дед мороз оказался женского пола, что не особенно скрывала накладная борода. От смущения я решил вести себя безразлично, и на вручённый подарок отреагировал сдержанно. "Как ты думаешь, мальчик, что это такое?" - пытаясь басить, спросила баба-дед мороз, вручая мне странную, не похожую ни на что виденное раньше, фигню. "Не знаю, на платок носовой похоже" - с деланным безразличием ответил я.
Позже игрушка оказалась парашютом с парашютистом, которого нужно было запускать вверх рогаткой. Естественно, стропы парашютика тут же завязались в узлы, которые распутать не смог ни я, ни родители. В результате, игрушка так и осталась непоигранной, и вскоре куда-то затерялась.
За что спасибо родителям - это за то, что в любой новый год, даже в самый бедный (а в начале 90-х других не было, пожалуй), для нас с братом всегда были новогодние угощения. Игрушки - вот правда, не помню, были или нет, но я никогда не придавал этому значения. А вот конфет и других сладостей всегда ждал, и они всегда были.
Году в 91 или 92, когда сладкого не было почти совсем, мой истомившийся детский организм ждал этих новогодних вкусностей особенно. И когда на столе появились они, невиданные мной раньше удивительной красоты упаковки явно иностранного производства, я понял, то сейчас будет самый вкусный момент в моей жизни. И услышанные краем уха слова "французская гуманитарная помощь" не смутили меня.
Содержимое упаковок было чудесным! Странного, непривычного (но аппетитного!) вида пастилки, полупрозрачные мармеладки, конфеты какие-то и фантастическая банка сублимированного какао! Ох, как же здорово всё это выглядело!..
...И каким же говном оказалось на вкус! У пастилы был резкий, разъедающий язык, вкус чернил. Мармелад был просто вонючим и, хотя и сладким, но с привкусом какой-то блевотины, к тому же - совершенно не жующийся; он забивался между зубов, и, казалось, тут же начинал гнить...
В шоке от несоответствия содержимого и упаковки я находился, наверное, до следующего нового года. А уж тогда излюбленные "красные шапочки" и "ирис кис-кис" вернули меня к нормальной жизни. С тех пор я не люблю Францию. Франция, сдохни!
Единственное, что в том наборе оказалось вкусным - так это какао. Его полагалось растворять в молоке, или, на худой конец, в воде - но, конечно же, большую часть банки мы с братом съели так. Секрет вкуса открылся позже, когда я нашёл банку, и прочитал на ней "произведено в Германии".
К середине девяностых положение со сладостями в стране нормализовалось. Батя приносил с работы положенный детям набор, мама приносила с работы другой набор, бабушка приносила два набора, потому что это бабушка. Дед, обычно, приносил бутылку.
И тогда-то, после получения всех этих изрисованных дедами морозами, ёлками и зайчиками коробок, начиналась долгая прелюдия к пиршеству. Я ссыпал все сладости в одну кучу и принимался их сортировать. Шоколадные конфеты делились мной на высший сорт (шоколад снаружи, внутри тоже шоколад или вафля, или другая годная начинака) и несъедобные (с какой-нибудь помадной начинкой, вроде "радия". Это же каким психом должен был быть кондитер, дающий конфетам название смертельно опасного радиоактивного элемента!). Такой же сортировке подвергалась карамель, а ириски я любил все.
В итоге всё вкусное ссыпалось обратно в коробки и пряталось, а то, что считалось несъедобным, я с видом великомученика ("вот, самое дорогое от сердца отрываю!") отдавал родителям. Потом эти невкусные конфеты могли натурально годами лежать в шкафу; популярностью они пользовались разве что у деда, который всегда пил чай вприкуску с карамелькой. Но одной карамельки ему, почему-то, хватало на два-три дня (я не шучу), так что стратегический запас конфет в доме имелся всегда.
Нет, не нужно думать, что я был жадиной или обжорой. Спрятанные конфеты грели мне сердце самим фактом своего существования. Я заключал договор с собой, что буду в день есть не больше одной шоколадной - и строго этот договор блюл; таким образом сладкого мне вполне хватало на несколько месяцев. Ириски и карамельки под условия договора, конечно же, не попадали. К тому же я всегда готов был проявить щедрость и поделиться с родными - если они, конечно, надлежащим образом меня об этом попросят.
Такая честность однажды обошлась моей нежной детской психике очень дорого. Братишка, которому, как не трудно догадаться, доставалась ровно такая же доля сладостей, ни в какие договора с собой не вступал. Однажды, заметив, что я продолжаю есть конфеты тогда, когда у него они уже давно закончились, он наябедничал об этом бате. Кажется, он сказал, что я у него отобрал конфеты, или что-то такое.
Родительская инспекция моих схронов показала: действительно, конфет у меня ещё очень много. Вывод - отнял у брата. Меня отругали и отобрали всё, несмотря на мои слёзы и объяснения.
Это было невероятно обидно. Наверное, именно после этого случая новогодние праздники потеряли для меня всякую привлекательность.
Совсем обычными и даже страшными эти праздники стали после нескольких предновогодних смертей: однажды прямо 31 декабря умер сосед, с которым отец дружил на почве землячества. Праздник, естественно, свинтился, а батя повёз покойного в родную деревню, помогать с похоронами и всем, чем требуется. Вернулся оттуда через несколько дней подавленный - старушка-мама, увидев мёртвого сына, сама тут же отбросила коньки, пришлось устраивать двойные похороны.
Потом под новый год умерла бабушка. Это был не какой-то там сосед, это была бабушка, родная и любимая. Какой уж тут новый год.
Но по настоящему ненавидеть новогодние праздники я стал позже, уже в подростковом возрасте. Связанную с этим историю я, может быть, расскажу позже - если соберусь с мыслями как следует.
А пока вы в комментариях рассказывайте свои новогодние истории. Не обязательно грустные, не обязательно весёлые. Просто рассказывайте.
Например, одно из первых новогодних воспоминаний - кухня у бабушки, где я сидел у окна, дожидаясь полуночи. До 91 года наша семья жила в однокомнатной общажной квартирке, где едва помещался родительский диван, кроватка брата и моя раскладушка (на самом деле мне нравилось спать на раскладушке), потому на все праздники собирались в квартире у бабушки с дедушкой. Сейчас эта квартирка мне кажется маленькой и тесной, но тогда она представлялась офигенным двухкомнатным дворцом с раздельным санузлом (я предпочитал считать, что кухня - это тоже комната, так что называл квартиру трёхкомнатной).
К полуночи, само собой, я уже здорово клевал носом, но спать не шёл принципиально - было всё-таки какое-то ожидание чуда, непременно и обязательно запланированного на полночь. Батя, помнится, велел мне тогда смотреть на свои наручные часы - механические, но с окошечком для календарной даты. Ему хотелось, чтобы я увидел, как в этом окошечке сменится цифра - и я, конечно же, этого не заметил. Батя, почему-то, очень обиделся, услышав об этом. Наверное он тоже ждал какого-то чуда.
Возможно, что тогда мне дарили какие-то подарки. Я этого не помню.
Потом мы переехали из общаги в настоящую трёхкомнатную квартиру с раздельным санузлом и огромной лоджией. Но кухню я по-прежнему считал отдельной комнатой - так что для меня квартира была четырёхкомнатной.
На новый год в квартире обязательно была ёлка и гирлянды. Гирлянды отвратительные, советские, с толстенными проводами и лампочками, подкрашенными йодом и зелёнкой - и, тем не менее, какие-то домашние и уютные. Я очень любил лежать на диване и смотреть на эти гирлянды. Или на искровичок (такой аналоговый прерыватель, заставляющий лампочки мигать, видимо сорт конденсатора), внутри которого то и дело пробегал разряд. В ёлке же я ничего особенного не находил, мне было скорее жалко дерево. После переезда я совсем укрепился во мнении о глупости ёлочной традиции - новый дом стоял около леса, и мне казалась странной идея о том, что ёлку обязательно нужно тащить в дом, вместо того, чтобы самому сходить к ёлкам.
Но так, как я, рассуждали далеко не все. Каждый год в конце декабря количество деревьев под окнами неумолимо уменьшалось. Сволочи (а по другому я их назвать не то, что не могу, но и не имею права) рубили самые красивые и пушистые ёлочки; в результате за несколько лет из отличного лесочка, где вполне себе росли маслята и земляника, получился набор пеньков с редкими кривыми деревцами, на которые никто просто не позарился.
Батя, когда мог, дежурил у окна, и услышав подозрительные звуки с топором наперевес шёл спасать природу. От вырубки это помогало слабо (батя один, а сволочей вон сколько), зато домой он, как правило, приносил
Тогда на многих государственных предприятиях (а других пока ещё и не было) существовала практика, по которой к детям рабочих ходили деды морозы со снегурочками. Очень, помню, меня смутил момент, когда пришедший дед мороз оказался женского пола, что не особенно скрывала накладная борода. От смущения я решил вести себя безразлично, и на вручённый подарок отреагировал сдержанно. "Как ты думаешь, мальчик, что это такое?" - пытаясь басить, спросила баба-дед мороз, вручая мне странную, не похожую ни на что виденное раньше, фигню. "Не знаю, на платок носовой похоже" - с деланным безразличием ответил я.
Позже игрушка оказалась парашютом с парашютистом, которого нужно было запускать вверх рогаткой. Естественно, стропы парашютика тут же завязались в узлы, которые распутать не смог ни я, ни родители. В результате, игрушка так и осталась непоигранной, и вскоре куда-то затерялась.
За что спасибо родителям - это за то, что в любой новый год, даже в самый бедный (а в начале 90-х других не было, пожалуй), для нас с братом всегда были новогодние угощения. Игрушки - вот правда, не помню, были или нет, но я никогда не придавал этому значения. А вот конфет и других сладостей всегда ждал, и они всегда были.
Году в 91 или 92, когда сладкого не было почти совсем, мой истомившийся детский организм ждал этих новогодних вкусностей особенно. И когда на столе появились они, невиданные мной раньше удивительной красоты упаковки явно иностранного производства, я понял, то сейчас будет самый вкусный момент в моей жизни. И услышанные краем уха слова "французская гуманитарная помощь" не смутили меня.
Содержимое упаковок было чудесным! Странного, непривычного (но аппетитного!) вида пастилки, полупрозрачные мармеладки, конфеты какие-то и фантастическая банка сублимированного какао! Ох, как же здорово всё это выглядело!..
...И каким же говном оказалось на вкус! У пастилы был резкий, разъедающий язык, вкус чернил. Мармелад был просто вонючим и, хотя и сладким, но с привкусом какой-то блевотины, к тому же - совершенно не жующийся; он забивался между зубов, и, казалось, тут же начинал гнить...
В шоке от несоответствия содержимого и упаковки я находился, наверное, до следующего нового года. А уж тогда излюбленные "красные шапочки" и "ирис кис-кис" вернули меня к нормальной жизни. С тех пор я не люблю Францию. Франция, сдохни!
Единственное, что в том наборе оказалось вкусным - так это какао. Его полагалось растворять в молоке, или, на худой конец, в воде - но, конечно же, большую часть банки мы с братом съели так. Секрет вкуса открылся позже, когда я нашёл банку, и прочитал на ней "произведено в Германии".
К середине девяностых положение со сладостями в стране нормализовалось. Батя приносил с работы положенный детям набор, мама приносила с работы другой набор, бабушка приносила два набора, потому что это бабушка. Дед, обычно, приносил бутылку.
И тогда-то, после получения всех этих изрисованных дедами морозами, ёлками и зайчиками коробок, начиналась долгая прелюдия к пиршеству. Я ссыпал все сладости в одну кучу и принимался их сортировать. Шоколадные конфеты делились мной на высший сорт (шоколад снаружи, внутри тоже шоколад или вафля, или другая годная начинака) и несъедобные (с какой-нибудь помадной начинкой, вроде "радия". Это же каким психом должен был быть кондитер, дающий конфетам название смертельно опасного радиоактивного элемента!). Такой же сортировке подвергалась карамель, а ириски я любил все.
В итоге всё вкусное ссыпалось обратно в коробки и пряталось, а то, что считалось несъедобным, я с видом великомученика ("вот, самое дорогое от сердца отрываю!") отдавал родителям. Потом эти невкусные конфеты могли натурально годами лежать в шкафу; популярностью они пользовались разве что у деда, который всегда пил чай вприкуску с карамелькой. Но одной карамельки ему, почему-то, хватало на два-три дня (я не шучу), так что стратегический запас конфет в доме имелся всегда.
Нет, не нужно думать, что я был жадиной или обжорой. Спрятанные конфеты грели мне сердце самим фактом своего существования. Я заключал договор с собой, что буду в день есть не больше одной шоколадной - и строго этот договор блюл; таким образом сладкого мне вполне хватало на несколько месяцев. Ириски и карамельки под условия договора, конечно же, не попадали. К тому же я всегда готов был проявить щедрость и поделиться с родными - если они, конечно, надлежащим образом меня об этом попросят.
Такая честность однажды обошлась моей нежной детской психике очень дорого. Братишка, которому, как не трудно догадаться, доставалась ровно такая же доля сладостей, ни в какие договора с собой не вступал. Однажды, заметив, что я продолжаю есть конфеты тогда, когда у него они уже давно закончились, он наябедничал об этом бате. Кажется, он сказал, что я у него отобрал конфеты, или что-то такое.
Родительская инспекция моих схронов показала: действительно, конфет у меня ещё очень много. Вывод - отнял у брата. Меня отругали и отобрали всё, несмотря на мои слёзы и объяснения.
Это было невероятно обидно. Наверное, именно после этого случая новогодние праздники потеряли для меня всякую привлекательность.
Совсем обычными и даже страшными эти праздники стали после нескольких предновогодних смертей: однажды прямо 31 декабря умер сосед, с которым отец дружил на почве землячества. Праздник, естественно, свинтился, а батя повёз покойного в родную деревню, помогать с похоронами и всем, чем требуется. Вернулся оттуда через несколько дней подавленный - старушка-мама, увидев мёртвого сына, сама тут же отбросила коньки, пришлось устраивать двойные похороны.
Потом под новый год умерла бабушка. Это был не какой-то там сосед, это была бабушка, родная и любимая. Какой уж тут новый год.
Но по настоящему ненавидеть новогодние праздники я стал позже, уже в подростковом возрасте. Связанную с этим историю я, может быть, расскажу позже - если соберусь с мыслями как следует.
А пока вы в комментариях рассказывайте свои новогодние истории. Не обязательно грустные, не обязательно весёлые. Просто рассказывайте.
