![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
Мы стали чёрствыми, недоверчивыми, безжалостными, мстительными, грубыми, — и хорошо, что стали такими: именно этих качеств нам и не хватало. Если бы нас послали в окопы, не дав нам пройти эту закалку, большинство из нас наверно сошло бы с ума. А так мы оказались подготовленными к тому, что нас ожидало.
Ремарк. «На западном фронте без перемен».
Ремарк. «На западном фронте без перемен».
Мы сидели в этом чёртовом окопе уже полдня.
Хотя это даже был не окоп. Яма, узкая, длинная и неглубокая; места еле хватало на то, чтобы кое-как сидеть на корточках, упёршись спиной в землю, и держа винтовку на коленях. Все мышцы давно затекли, а позвоночник от шеи до копчика ныл и просил пощады.
Но мы хотя бы могли время от времени вытягивать в стороны руки, и, опираясь на плечи соседей, немного — сантиметров на десять, не больше — привставать, хоть как-то меняя позу. А вот курсант, фамилию которого помнить уже не было смысла, уже не мог и этого: он валялся вниз лицом в холодной грязи, а аккуратное пятнышко на виске служило лишним напоминанием о том, почему нельзя выглядывать из ямы, даже если очень хочется. Он не только погиб, но и занимал теперь вдвое больше места — а выкинуть тело из окопа не было никакой возможности.
Сука-снайпер зажал нас тут, как в клещах. Он явно залёг где-то на мосту, но выяснить это, не рискуя личным составом нельзя.
В первые часы сидения была идея подняться всем, одновременно, и, прикрывая друг друга, добежать до станции. Но это значило гарантированно потерять половину отделения, и это только в том случае, если у суки-снайпера не было реактивных снарядов. Потому от идеи отказались.
Оставалось ждать наступления темноты и тогда отходить по одному.
— Сержант! — позвал меня шёпотом (хотя в этом не было особой нужды) кто-то из курсантов.
— Слушаю — не поворачивая головы, отозвался я.
— Сержант, мне в сортир надо. Не могу больше терпеть, щас обоссусь!
— Курсант, ты решил, что я тебя под ручки сейчас из окопа поведу в кустики поссыкать? Винтовку передай соседу, выколупывай залупу и ссы под себя.
— Сержант, я не могу под себя!
Я беззвучно ругнулся — не стоило сейчас срывать на бойцах своё раздражение — и ответил:
— Вас каждое долбаное утро заставляют ссать всех вместе по команде. Именно для того, чтобы вы нормально переносили такие ситуации. Так что делай, что я говорю, или терпи — я сверился с часами — ещё пять часов.
Курсант на какое-то время заткнулся, видимо решив терпеть. Но долго он продержаться не смог: через полчаса до меня дошло какое-то шевеление. Судя по звукам...
Я повернулся, насколько мог, и увидел, как недотерпевший курсант, встав во весь рост, ссыт за край окопа.
— Прижмите его, живо! — заорал я его соседям. Те, повинуясь, попытались стащить его за ноги обратно в яму, но опоздали. Грохнул выстрел, и на груди обоссавшегося курсанта расплылось красное пятно.
Тот, покачнувшись, продолжал ссать, блаженно щурясь.
Вторым выстрелом снайпер попал ему ровнёхонько между глаз.
— Отставить! — крикнул я нерасторопным соседям. — Он труп, пусть теперь лучше за окоп ссыт.
Закончив своё дело, труп застегнул ширинку и сел обратно в окоп. Я не смотрел в его сторону, догадываясь о том, что сейчас произойдёт.
Раздались шаги и сверху заорал взбешённый капитан:
— Курсант зассанец, это что за херню ты тут нам только что устроил?! Это что, блеать, за показательный суицид с фонтаном мочи?! Ссать ему приспичило! Щас я покажу, блеать, ссать!
Капитан встал над съёжившимся в комок курсантиком, расстегнул брюки, достал внушительных размеров командирский прибор и, поднатужившись, выдал струю. Обоссываемый курсантик сидел, даже не пытаясь трепыхнуться, пока моча затекала ему под форму.
Закончив показательное обоссывание, капитан уже спокойнее произнëс:
— Поймите все: в реальном бою всегда лучше сходить под себя, чем быть убитым. Вонь — она отмоется, а смерть — она навсегда.
Капитан удалился, а мы продолжили сидеть. Я посчитал в уме: одного выбило сразу, но он молодец, лежит, не шевелится, больше полбалла с него не снимут. Обоссавшегося, ясен перец, отправят на перезачёт, баллов он не получит вообще. С его соседей снимут по баллу, за то, что не предотвратили. Хреново, конечно, но если в оставшиеся четыре часа ничего не произойдёт — отделению «яму» зачтут.
— Хорошо — вслух произнёс я.
— Чё хорошего, сержант? — спросил кто-то.
И в самом деле — что хорошего в том, чтобы сидеть скрючившись, рядом с воняющим «трупом»... Я подумал секунду, и ответил:
— Хорошо, что этот пидорас не обосрался.
Хотя это даже был не окоп. Яма, узкая, длинная и неглубокая; места еле хватало на то, чтобы кое-как сидеть на корточках, упёршись спиной в землю, и держа винтовку на коленях. Все мышцы давно затекли, а позвоночник от шеи до копчика ныл и просил пощады.
Но мы хотя бы могли время от времени вытягивать в стороны руки, и, опираясь на плечи соседей, немного — сантиметров на десять, не больше — привставать, хоть как-то меняя позу. А вот курсант, фамилию которого помнить уже не было смысла, уже не мог и этого: он валялся вниз лицом в холодной грязи, а аккуратное пятнышко на виске служило лишним напоминанием о том, почему нельзя выглядывать из ямы, даже если очень хочется. Он не только погиб, но и занимал теперь вдвое больше места — а выкинуть тело из окопа не было никакой возможности.
Сука-снайпер зажал нас тут, как в клещах. Он явно залёг где-то на мосту, но выяснить это, не рискуя личным составом нельзя.
В первые часы сидения была идея подняться всем, одновременно, и, прикрывая друг друга, добежать до станции. Но это значило гарантированно потерять половину отделения, и это только в том случае, если у суки-снайпера не было реактивных снарядов. Потому от идеи отказались.
Оставалось ждать наступления темноты и тогда отходить по одному.
— Сержант! — позвал меня шёпотом (хотя в этом не было особой нужды) кто-то из курсантов.
— Слушаю — не поворачивая головы, отозвался я.
— Сержант, мне в сортир надо. Не могу больше терпеть, щас обоссусь!
— Курсант, ты решил, что я тебя под ручки сейчас из окопа поведу в кустики поссыкать? Винтовку передай соседу, выколупывай залупу и ссы под себя.
— Сержант, я не могу под себя!
Я беззвучно ругнулся — не стоило сейчас срывать на бойцах своё раздражение — и ответил:
— Вас каждое долбаное утро заставляют ссать всех вместе по команде. Именно для того, чтобы вы нормально переносили такие ситуации. Так что делай, что я говорю, или терпи — я сверился с часами — ещё пять часов.
Курсант на какое-то время заткнулся, видимо решив терпеть. Но долго он продержаться не смог: через полчаса до меня дошло какое-то шевеление. Судя по звукам...
Я повернулся, насколько мог, и увидел, как недотерпевший курсант, встав во весь рост, ссыт за край окопа.
— Прижмите его, живо! — заорал я его соседям. Те, повинуясь, попытались стащить его за ноги обратно в яму, но опоздали. Грохнул выстрел, и на груди обоссавшегося курсанта расплылось красное пятно.
Тот, покачнувшись, продолжал ссать, блаженно щурясь.
Вторым выстрелом снайпер попал ему ровнёхонько между глаз.
— Отставить! — крикнул я нерасторопным соседям. — Он труп, пусть теперь лучше за окоп ссыт.
Закончив своё дело, труп застегнул ширинку и сел обратно в окоп. Я не смотрел в его сторону, догадываясь о том, что сейчас произойдёт.
Раздались шаги и сверху заорал взбешённый капитан:
— Курсант зассанец, это что за херню ты тут нам только что устроил?! Это что, блеать, за показательный суицид с фонтаном мочи?! Ссать ему приспичило! Щас я покажу, блеать, ссать!
Капитан встал над съёжившимся в комок курсантиком, расстегнул брюки, достал внушительных размеров командирский прибор и, поднатужившись, выдал струю. Обоссываемый курсантик сидел, даже не пытаясь трепыхнуться, пока моча затекала ему под форму.
Закончив показательное обоссывание, капитан уже спокойнее произнëс:
— Поймите все: в реальном бою всегда лучше сходить под себя, чем быть убитым. Вонь — она отмоется, а смерть — она навсегда.
Капитан удалился, а мы продолжили сидеть. Я посчитал в уме: одного выбило сразу, но он молодец, лежит, не шевелится, больше полбалла с него не снимут. Обоссавшегося, ясен перец, отправят на перезачёт, баллов он не получит вообще. С его соседей снимут по баллу, за то, что не предотвратили. Хреново, конечно, но если в оставшиеся четыре часа ничего не произойдёт — отделению «яму» зачтут.
— Хорошо — вслух произнёс я.
— Чё хорошего, сержант? — спросил кто-то.
И в самом деле — что хорошего в том, чтобы сидеть скрючившись, рядом с воняющим «трупом»... Я подумал секунду, и ответил:
— Хорошо, что этот пидорас не обосрался.
