pozitronik (![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png)
pozitronik) wrote2014-05-30 04:09 pm
pozitronik) wrote2014-05-30 04:09 pm
Про детство
В детстве время воспринимается иначе. В общем-то, не только время, это касается почти всего, что я помню. Но времени - особенно; его было бесконечно много, и оно могло сжиматься и растягиваться, создавая причудливые завихрения. Какие-то моменты этого времени потерялись навсегда, но сохранилось тоже немало.
Самое первое моё воспоминание, если подумать, имеет довольно странную причину.
Я вышел из большой комнаты в бабушкином доме и увидел, как родители копаются на антресолях. Я решил, что наверное, через много-много лет мне будет интересно подумать о том, каким было моё первое осознанное воспоминание, и что этот момент ничем не хуже любых других. Я запомнил его, и с тех пор точно знаю, что именно помню самым первым.
Конечно, я прекрасно понимаю, что были какие-то события до того, но про них уже ничего не могу сказать. Зато о событиях, происходивших после, я могу рассказывать очень долго.
Про общагу
До 91, кажется, года наша семья жила в заводском общежитии, называвшемся "СЛАВА КПСС" (именно эти буквы были выложены на фасаде красным кирпичом). Мне, мелкому, в общаге было вполне нормально, ведь можно было сколько угодно бегать по коридорам, весело принимать душ в общей помывочной и играть с пацанвой в прятки по всем этажам. Было весело, но, подозреваю, мне было бы весело в любом месте, ведь ничего другого я не видел, да и маленький мой мозг тогда занимали вещи совсем иного рода.
Например, однажды батя припёр с завода чуть ли не ведро мелкой стеклянной дроби, наподобие бисера, но без дырочек. Предполагалось, что я буду выкладывать этой дробью мозаику на обмазанном клее листочке, но бисеринки были мелкие, клей советский, выкладывание мозаики - скучным занятием, так что у меня просто появилось ведро неоприходованного бисера.
Он был реально офигенный, приятный на ощупь и не только; естественно, я не сдержался и сожрал немного. Никакого вреда бисер не причинил, даже наоборот: ещё долго каждый мой поход по-большому сопровождался весёлой стрельбой шариками.
Конечно же, одному мне такого сокровища было много (я про бисер, а не про стрельбу), и я делился им со всеми жителями общаги, даже теми, кто не просил. Весь наш этаж был усыпан этими стеклянными шариками на радость детворе и на горе взрослым. Думаю, до сих пор, если тщательно поискать под общажными плинтусами, можно будет найти крупицу тех сокровищ.
Однажды мне принесли хомяка. Не знаю, почему: возможно я просил, подсмотрев у кого-то, или просто так, в общем, в нашей маленькой однокомнатной каморке поселился ещё и хомяк. Мне он не понравился: он был вонючий и несимпатичный. И я на второй же день его кому-то подарил, а родители меня потом этим укоряли.
А как-то раз в траве под окнами я нашёл воробья-слётка. Птенец пищал, мне стало его жалко, и я забрал его с собой. Как назло, было рабочее время, сверстники были в детском садике (я в этот ад не ходил), пацанва постарше - в школе, взрослых, соответственно, тоже не было. Я поигрался с воробьишкой, и он мне быстро надоел, ну я и засунул его за какую-то тумбочку, решив, что там он будет в сохранности. Позже, когда все вернулись, я собрал друзей и повёл их смотреть на воробья, но его там уже не было; все пожали плечами и разошлись, не вняв моим убеждениям в необходимости поисков.
А однажды мы обсуждали наших родителей (да, дети иногда так делают). Все говорили о том, как любят маму и папу; во мне, видимо, впервые взыграл нонконформизм, я возьми и скажи, что маму не люблю! А мама это услышала - и плакала потом, а мне было стыдно, и до сих пор стыдно.
Про пожар
Бабуля с дедом жили в двух домах от общаги, и меня частенько отсылали к ней с ночевой (в результате чего у меня даже как-то появился братик). Я гостить у бабки очень любил: бабка меня баловала, я мог делать, что хотел, без ограничений. Она работала в детском саду и таскала оттуда для меня игрушки, я эти игрушки ломал, она уносила их обратно, а мне приносила свежие.
Дед, работавший водителем автобуса, тоже частенько приносил мне всякие ништяки с работы. Обычно это были разные повреждённые механизмы - спидометры, тахометры и даже таксометры. Приложив немеряные для маленького мальчика силу и упорство я, обычно, успешно разбирал механизмы на мельчайшие составляющие винтики и шестерёнки, которые потом оказывались везде: на паласе, когда вы на него наступали, на диване, когда вы на него садились и в супе, когда вы его ели. Замечательные, блестящие железки, пахнущие смазкой, приводили меня в восторг: пружинки, шестерёнки, шайбочки - целая гора сокровищ для любого мальчишки! Больше всего мне нравились большие зубчатые шестерни, увесистые такие - их можно было раскрутить, навроде волчка, и, при определённом умении, раскрученная шестерня врезалась своими зубцами в какой-нибудь деревянный предмет мебели.
Когда я оставался в бабкиной квартире один, обязательно находил себе какое-нибудь развлечение. Например, брал одну из толстых восковых свеч, хранившихся на кухне, плавил её над газовой конфоркой, и лепил из тёплого воска какую-нибудь фигню. Воск по своим характеристикам был лучше пластилина, а ещё я додумался вылепливать из него бутылочки, заливать туда что-нибудь горючее, и сжигать. Горючее что? Конечно же духи из огромной зелёной бутылки! Там много, никто ничего не заметит! И бабушка "не замечала", особенно она "не замечала" как воняло в квартире этими духами после моих экспериментов.
Но горели они знатно. Однажды, играясь в пиромана, я случайно уронил бутылку и почти всё её содержимое растеклось по полу и загорелось. Это была реально огромная лужа горящей жидкости; она разлилась по всей комнате, под тумбочки, под шкаф, под кровать и даже аллах!
В первую секунду меня охватила паника, а потом я сообразил (даже не знаю, как может такое сообразить маленький ребёнок) что температура горения спирта очень небольшая, и ничего не загорится. Я потрогал пламя рукой - оно действительно было совсем не горячим*, так что я просто дождался, пока спирт выгорит, и даже с каким-то разочарованием вытер пахучую лужу.
Подозреваю, что улики я уничтожил не слишком тщательно, но никаких вопросов мне никто не задавал, и я остался безнаказанным; впрочем, на остатки духов из бутылки я больше не покушался.
*) Википедия говорит, что температура горения этанола - до 900 градусов, что никак нельзя назвать "небольшой температурой". Однако, я помню всё именно так: было не горячо, и ничего не загорелось; возможно, спирт просто выгорел быстрее, чем что-либо успело от него заняться.
Про червяка
У бабушки была сестра, это вроде как двоюродная бабушка, да? Ну да пофиг; в общем эта двоюродная бабушка жила в частном секторе в самом грязном и отвратительном месте города. С одной стороны был железнодорожный вокзал, с другой - огромный автобусный гараж (куда меня иногда водил дедушка), а с третьей стороны была ещё какая-то промзона. Батя частенько рассказывал, как давно, ещё до моего рождения, мамина родня поменяла отличный дом в зелёном районе города на эту грязную халупу, и всегда бугуртил по этому поводу (реальная история, я не троль). Район, если вы не поняли, в самом деле был полное говно; земля там состояла наполовину из щебня, а наполовину из радиоактивного мазута, благодаря чему там замечательно росла мутировавшая редиска, которую бабка ходила продавать на рынок
В этом доме, что неудивительно, дико пахло старушатиной, в углах висели образа под занавесочками, а обогревалось всё натуральной печкой, хотя и небольшой. Всё в этом доме было древним: маленький холодильник 50-х годов, полурассохшиеся, чуть ли не довоенные шкафы, а над телевизором (тоже очень древним, с огромной антенной, которой еле хватало на приём одного канала) висели фотографии каких-то людей, которых я не знал, и никогда теперь уже про них не узнаю.
Батя часто таскал меня в этот дом, потому что там нужно было возиться в огороде ("Как не любишь? Аа жрать-то ты любишь, небось!") или возиться с машиной. Машиной был старенький рафик, который после списания батя с дедом выкупили и отремонтировали. Несмотря на то, что я люблю автобусы, помощи с ремонтом от меня было мало, и мне всегда было дико скучно. Нет, даже не так: я готов был отдать любую ногу на выбор, лишь бы больше никогда не ходить в этот дом.
Тем более, что бабка с возрастом становилась всё больше и больше поехавшей.
Первый звоночек, например, я заметил когда мы на том самом рафике всем семейством поехали воровать кукурузу. Или подсолнухи. Или ещё что-то: рафик был удобен тем, что в его двенадцатиместное туловище вмещалось очень много ворованных колхозных ништяков, которые бабка потом продавала на рынке.
Так вот, украли мы полный автобус ништяков, и поехали домой, уставшие и чумазые. И тут бабка как начала вопить: кошелёк пропал! Совсем пропал, с деньгами! Все кинулись искать, искали-искали, нету. Тут бабка палец на меня наводит: это, говорит, Павлик украл.
Я так оторопел от такого наезда доселе безобидной бабушки, что, по-моему, даже не смог возразить. Одно дело воровать у колхоза, когда даже не понимаешь, что это воровство, другое - у своей бабки, тем более, даже если не знаешь, где её кошелёк!
Впрочем, оторопел не один я, и в автобусе произошла самая настоящая эпидемия оторопелости. Все переглядывались, но никто ничего не мог сказать, а потом все загалдели - опять же одновременно.
И тут батя пристально сморит на бабку, суёт руку ей в карман, и на глазах у всех вытаскивает оттуда "потерянный" кошелёк.
Всю дорогу до дома бабка сидела молча, обвязав голову платком так, чтобы никто не видел её глаз. Ну я ещё могу понять, что она по рассеянности не могла найти кошелёк у себя в кармане, но почему она обвинила меня в вовровстве - я хз.
А однажды она приготовила окрошку нам с батей на обед. Поскольку окрошка готовилась из овощей, росших на том самом мазутном огороде, я старался есть с осторожностью, всматриваясь в содержимое тарелки. И не зря: зачерпнув ложкой со дна, я обнаружил, что выловил червячка. Нет, не земляного червячка, а какую-то белую личинку, не очень большую, но вполне различимую. Червячок извивался в ложке и хотел на волю, а я с отвращением и любопытством рассматривал его.
- Бабуль, ты мне червяка в окрошку положила! - Окрикнул я вертевшуюся рядом бабку.
Она склонилась над ложкой, рассматривая её содержимое.
- Это не червяк, это... лапша! - Сказала она, и прежде, чем я успел возразить, двумя пальцами выхватила бедное животное из ложки, и съела.
В оправдание бабки могу сказать, что она офигенно готовила тыкву. Она могла её запарить в печке (рублёная крупно тыква сваливается в котелок - и в печку до размягчения, готовый продукт можно посыпать сахаром, очень годное лакомство. Батя иногда пытался повторить это в духовке, но было уже не то), или, что я любил куда больше, засушить. Сушёная тыква имела сладкий привкус и жевалась как дефицитная тогда жвачка. Сушить тыкву полагалось на солнце, разложив порезанный продукт на жестянку и накрыв марлей от мух; таким же образом сушились тонны яблок, из которых зимой потом варили компот (кстати, сушёные яблоки тоже были годным ништяком).
Я уже лет двадцать не ел сушёной тыквы.
Про избу
Деревянная изба, в которой жила бабка, судя по всему, была построена чуть ли не до революции. Жилищные условия там никуда не годились; полагаю, что если бы не пары мазута с промзоны, пропитавшие сруб, он давно бы рассыпался. Во избежание этого, батя решил дом перестроить.
Планы на перестройку были похлеще тех, что задумывал однажды один пятнистый генсек: основную часть сруба предполагалось частично обложить кирпичом, а частично - снести и выстроить заново. Также планировалось снести сараи и сортир, и построить новые, пятизвёздочные.
И, в отличие от того же генсека, батя знал, что делал. На его совести числился, как минимум, один вполне приличный дом, и, предполагаю, несколько других, о которых мне неизвестно. В любом случае, руки у бати растут из правильного места, а строительство - не такая уж сложная вещь, в теории - не сложнее тетриса.
Естественно, в строительство, помимо деда, впрягли и меня (судя по некоторым косвенным воспоминаниям, мне было тогда лет тринадцать, то есть я вполне мог выполнять не требующую квалификации работу). Я мешал цемент совковой лопатой, таскал кирпичи, помогал с кладкой и страдал, потому что всё это мне дико не нравилось. Не то, чтобы я возражал против самого факта стройки, нет, - мне просто было дико скучно, мне нужно было чем-то занять свой мозг. И с гораздо большим удовольствием я бы занял его игрой в приставку или чтением книжек; только спустя некоторое время я научился отключать мозг, выполняя любую скучную работу автоматически, а тогда такая работа была для меня пыткой.
Впрочем, на стройке одна вещь мне всё-таки нравилась. Для цемента нужен был песок, и чтобы добыть его, мы пробурились сквозь метровый слой щебня, и выкопали довольно глубокую яму. Мне нравилось сидеть в этой яме: там было прохладно и уютно, а самое крутое - в её стенах можно было выкапывать трёхмерные тоннели и играть в машинки. Такого нельзя было повторить ни на какой игровой площадке, я и спускался в эту яму каждый раз, когда появлялась такая возможность.
Хотя стройка растянулась на несколько сезонов (а окончательно была завершена только на следующий год), по понятным причинам я помогал только на каникулах, то есть летом. Помню, стояла страшная жара, и постоянно хотелось пить. Мы приносили с собой воду в бутылках, но кончалась она быстро; можно было пить из поливного шланга - вода там была вполне годная, вот только не всегда она была. Когда воду отключали, оставался один вариант: дед добегал до ближайшего магазина и приносил канистру (именно канистру, литров на шесть!) разливного пива.
Призываю читателя в свидетели: никогда до того времени я не интересовался пивом! Мне не нравились даже его запах и цвет, уж не говоря о том, что и мысли не возникало о том, чтобы пить эту гадость. Но больше пить было нечего, а батя и дед единогласно уверяли меня, что нет лучше способа избавиться от жажды - и в скором времени я уже находил удовольствие в том, чтобы спуститься со строительных лесов, пойти в сарай, где в тени и прохладе стояла ополовиненная уже канистра, и как следует приложиться к горлышку.
Вот если за что я и хочу дать бате пендель - так вот за это; именно тогда у меня сформировалось положительное отношение к алкоголю. Полагаю, что за то лето я выпивал каждый день минимум литр трёхсосенского разливного; удивительно, что я совершенно не помню себя пьяным, что также способствовало этому отношению. В самом деле - что такого, безвредное удовольствие, да ещё и одобряемое родителем!
Это одобрение батя высказывал не только по моему поводу. К примеру, он иногда пил на глазах у моего младшего брата, и тот, подражая взрослым, допивал остатки из водочных бутылок, оставшихся после пьянки - а батя только посмеивался, наблюдая за этим. Да и до сих пор батя непременно желает напоить любого, кто оказывается рядом (![[livejournal.com profile]](https://www.dreamwidth.org/img/external/lj-userinfo.gif)
sreversor подтвердит), включая маленьких детей. В последний раз, когда я заметил, как он пытается угостить пивом соседскую дочку, я наорал на него и пристыдил - а мог бы и бритвочкой полоснуть.
Родители правы далеко не всегда.
В итоге дом был успешно достроен, хотя со временем его ценность для семьи всё больше падала. Стоянка под машину переместилась в купленный гараж (который мы достраивали и обустраивали тем же составом), вместо замазученного огорода появился дачный участок, да и бабка, в конце концов, не смогла жить вечно, хотя, видимо, собиралась. Пару раз избушка использовалась лично мной для студенческих пьянок, потом её сдавали каким-то сомнительным личностям, приехавшим из деревни в город на заработки (которые исчезли, не заплатив; тогда батя собрал мужиков, поехал в деревню, побил должников и простил долг, потому что отбирать у них оказалось нечего), и, в конце концов, невероятным и очень удачным образом продали. И хотя к тому времени я уже жил совершенно в другом городе, всё равно испытал значительное облегчение.
Продолжение следует.
Самое первое моё воспоминание, если подумать, имеет довольно странную причину.
Я вышел из большой комнаты в бабушкином доме и увидел, как родители копаются на антресолях. Я решил, что наверное, через много-много лет мне будет интересно подумать о том, каким было моё первое осознанное воспоминание, и что этот момент ничем не хуже любых других. Я запомнил его, и с тех пор точно знаю, что именно помню самым первым.
Конечно, я прекрасно понимаю, что были какие-то события до того, но про них уже ничего не могу сказать. Зато о событиях, происходивших после, я могу рассказывать очень долго.
Про общагу
До 91, кажется, года наша семья жила в заводском общежитии, называвшемся "СЛАВА КПСС" (именно эти буквы были выложены на фасаде красным кирпичом). Мне, мелкому, в общаге было вполне нормально, ведь можно было сколько угодно бегать по коридорам, весело принимать душ в общей помывочной и играть с пацанвой в прятки по всем этажам. Было весело, но, подозреваю, мне было бы весело в любом месте, ведь ничего другого я не видел, да и маленький мой мозг тогда занимали вещи совсем иного рода.
Например, однажды батя припёр с завода чуть ли не ведро мелкой стеклянной дроби, наподобие бисера, но без дырочек. Предполагалось, что я буду выкладывать этой дробью мозаику на обмазанном клее листочке, но бисеринки были мелкие, клей советский, выкладывание мозаики - скучным занятием, так что у меня просто появилось ведро неоприходованного бисера.
Он был реально офигенный, приятный на ощупь и не только; естественно, я не сдержался и сожрал немного. Никакого вреда бисер не причинил, даже наоборот: ещё долго каждый мой поход по-большому сопровождался весёлой стрельбой шариками.
Конечно же, одному мне такого сокровища было много (я про бисер, а не про стрельбу), и я делился им со всеми жителями общаги, даже теми, кто не просил. Весь наш этаж был усыпан этими стеклянными шариками на радость детворе и на горе взрослым. Думаю, до сих пор, если тщательно поискать под общажными плинтусами, можно будет найти крупицу тех сокровищ.
Однажды мне принесли хомяка. Не знаю, почему: возможно я просил, подсмотрев у кого-то, или просто так, в общем, в нашей маленькой однокомнатной каморке поселился ещё и хомяк. Мне он не понравился: он был вонючий и несимпатичный. И я на второй же день его кому-то подарил, а родители меня потом этим укоряли.
А как-то раз в траве под окнами я нашёл воробья-слётка. Птенец пищал, мне стало его жалко, и я забрал его с собой. Как назло, было рабочее время, сверстники были в детском садике (я в этот ад не ходил), пацанва постарше - в школе, взрослых, соответственно, тоже не было. Я поигрался с воробьишкой, и он мне быстро надоел, ну я и засунул его за какую-то тумбочку, решив, что там он будет в сохранности. Позже, когда все вернулись, я собрал друзей и повёл их смотреть на воробья, но его там уже не было; все пожали плечами и разошлись, не вняв моим убеждениям в необходимости поисков.
А однажды мы обсуждали наших родителей (да, дети иногда так делают). Все говорили о том, как любят маму и папу; во мне, видимо, впервые взыграл нонконформизм, я возьми и скажи, что маму не люблю! А мама это услышала - и плакала потом, а мне было стыдно, и до сих пор стыдно.
Про пожар
Бабуля с дедом жили в двух домах от общаги, и меня частенько отсылали к ней с ночевой (в результате чего у меня даже как-то появился братик). Я гостить у бабки очень любил: бабка меня баловала, я мог делать, что хотел, без ограничений. Она работала в детском саду и таскала оттуда для меня игрушки, я эти игрушки ломал, она уносила их обратно, а мне приносила свежие.
Дед, работавший водителем автобуса, тоже частенько приносил мне всякие ништяки с работы. Обычно это были разные повреждённые механизмы - спидометры, тахометры и даже таксометры. Приложив немеряные для маленького мальчика силу и упорство я, обычно, успешно разбирал механизмы на мельчайшие составляющие винтики и шестерёнки, которые потом оказывались везде: на паласе, когда вы на него наступали, на диване, когда вы на него садились и в супе, когда вы его ели. Замечательные, блестящие железки, пахнущие смазкой, приводили меня в восторг: пружинки, шестерёнки, шайбочки - целая гора сокровищ для любого мальчишки! Больше всего мне нравились большие зубчатые шестерни, увесистые такие - их можно было раскрутить, навроде волчка, и, при определённом умении, раскрученная шестерня врезалась своими зубцами в какой-нибудь деревянный предмет мебели.
Когда я оставался в бабкиной квартире один, обязательно находил себе какое-нибудь развлечение. Например, брал одну из толстых восковых свеч, хранившихся на кухне, плавил её над газовой конфоркой, и лепил из тёплого воска какую-нибудь фигню. Воск по своим характеристикам был лучше пластилина, а ещё я додумался вылепливать из него бутылочки, заливать туда что-нибудь горючее, и сжигать. Горючее что? Конечно же духи из огромной зелёной бутылки! Там много, никто ничего не заметит! И бабушка "не замечала", особенно она "не замечала" как воняло в квартире этими духами после моих экспериментов.
Но горели они знатно. Однажды, играясь в пиромана, я случайно уронил бутылку и почти всё её содержимое растеклось по полу и загорелось. Это была реально огромная лужа горящей жидкости; она разлилась по всей комнате, под тумбочки, под шкаф, под кровать и даже аллах!
В первую секунду меня охватила паника, а потом я сообразил (даже не знаю, как может такое сообразить маленький ребёнок) что температура горения спирта очень небольшая, и ничего не загорится. Я потрогал пламя рукой - оно действительно было совсем не горячим*, так что я просто дождался, пока спирт выгорит, и даже с каким-то разочарованием вытер пахучую лужу.
Подозреваю, что улики я уничтожил не слишком тщательно, но никаких вопросов мне никто не задавал, и я остался безнаказанным; впрочем, на остатки духов из бутылки я больше не покушался.
*) Википедия говорит, что температура горения этанола - до 900 градусов, что никак нельзя назвать "небольшой температурой". Однако, я помню всё именно так: было не горячо, и ничего не загорелось; возможно, спирт просто выгорел быстрее, чем что-либо успело от него заняться.
Про червяка
У бабушки была сестра, это вроде как двоюродная бабушка, да? Ну да пофиг; в общем эта двоюродная бабушка жила в частном секторе в самом грязном и отвратительном месте города. С одной стороны был железнодорожный вокзал, с другой - огромный автобусный гараж (куда меня иногда водил дедушка), а с третьей стороны была ещё какая-то промзона. Батя частенько рассказывал, как давно, ещё до моего рождения, мамина родня поменяла отличный дом в зелёном районе города на эту грязную халупу, и всегда бугуртил по этому поводу (реальная история, я не троль). Район, если вы не поняли, в самом деле был полное говно; земля там состояла наполовину из щебня, а наполовину из радиоактивного мазута, благодаря чему там замечательно росла мутировавшая редиска, которую бабка ходила продавать на рынок
В этом доме, что неудивительно, дико пахло старушатиной, в углах висели образа под занавесочками, а обогревалось всё натуральной печкой, хотя и небольшой. Всё в этом доме было древним: маленький холодильник 50-х годов, полурассохшиеся, чуть ли не довоенные шкафы, а над телевизором (тоже очень древним, с огромной антенной, которой еле хватало на приём одного канала) висели фотографии каких-то людей, которых я не знал, и никогда теперь уже про них не узнаю.
Батя часто таскал меня в этот дом, потому что там нужно было возиться в огороде ("Как не любишь? Аа жрать-то ты любишь, небось!") или возиться с машиной. Машиной был старенький рафик, который после списания батя с дедом выкупили и отремонтировали. Несмотря на то, что я люблю автобусы, помощи с ремонтом от меня было мало, и мне всегда было дико скучно. Нет, даже не так: я готов был отдать любую ногу на выбор, лишь бы больше никогда не ходить в этот дом.
Тем более, что бабка с возрастом становилась всё больше и больше поехавшей.
Первый звоночек, например, я заметил когда мы на том самом рафике всем семейством поехали воровать кукурузу. Или подсолнухи. Или ещё что-то: рафик был удобен тем, что в его двенадцатиместное туловище вмещалось очень много ворованных колхозных ништяков, которые бабка потом продавала на рынке.
Так вот, украли мы полный автобус ништяков, и поехали домой, уставшие и чумазые. И тут бабка как начала вопить: кошелёк пропал! Совсем пропал, с деньгами! Все кинулись искать, искали-искали, нету. Тут бабка палец на меня наводит: это, говорит, Павлик украл.
Я так оторопел от такого наезда доселе безобидной бабушки, что, по-моему, даже не смог возразить. Одно дело воровать у колхоза, когда даже не понимаешь, что это воровство, другое - у своей бабки, тем более, даже если не знаешь, где её кошелёк!
Впрочем, оторопел не один я, и в автобусе произошла самая настоящая эпидемия оторопелости. Все переглядывались, но никто ничего не мог сказать, а потом все загалдели - опять же одновременно.
И тут батя пристально сморит на бабку, суёт руку ей в карман, и на глазах у всех вытаскивает оттуда "потерянный" кошелёк.
Всю дорогу до дома бабка сидела молча, обвязав голову платком так, чтобы никто не видел её глаз. Ну я ещё могу понять, что она по рассеянности не могла найти кошелёк у себя в кармане, но почему она обвинила меня в вовровстве - я хз.
А однажды она приготовила окрошку нам с батей на обед. Поскольку окрошка готовилась из овощей, росших на том самом мазутном огороде, я старался есть с осторожностью, всматриваясь в содержимое тарелки. И не зря: зачерпнув ложкой со дна, я обнаружил, что выловил червячка. Нет, не земляного червячка, а какую-то белую личинку, не очень большую, но вполне различимую. Червячок извивался в ложке и хотел на волю, а я с отвращением и любопытством рассматривал его.
- Бабуль, ты мне червяка в окрошку положила! - Окрикнул я вертевшуюся рядом бабку.
Она склонилась над ложкой, рассматривая её содержимое.
- Это не червяк, это... лапша! - Сказала она, и прежде, чем я успел возразить, двумя пальцами выхватила бедное животное из ложки, и съела.
В оправдание бабки могу сказать, что она офигенно готовила тыкву. Она могла её запарить в печке (рублёная крупно тыква сваливается в котелок - и в печку до размягчения, готовый продукт можно посыпать сахаром, очень годное лакомство. Батя иногда пытался повторить это в духовке, но было уже не то), или, что я любил куда больше, засушить. Сушёная тыква имела сладкий привкус и жевалась как дефицитная тогда жвачка. Сушить тыкву полагалось на солнце, разложив порезанный продукт на жестянку и накрыв марлей от мух; таким же образом сушились тонны яблок, из которых зимой потом варили компот (кстати, сушёные яблоки тоже были годным ништяком).
Я уже лет двадцать не ел сушёной тыквы.
Про избу
Деревянная изба, в которой жила бабка, судя по всему, была построена чуть ли не до революции. Жилищные условия там никуда не годились; полагаю, что если бы не пары мазута с промзоны, пропитавшие сруб, он давно бы рассыпался. Во избежание этого, батя решил дом перестроить.
Планы на перестройку были похлеще тех, что задумывал однажды один пятнистый генсек: основную часть сруба предполагалось частично обложить кирпичом, а частично - снести и выстроить заново. Также планировалось снести сараи и сортир, и построить новые, пятизвёздочные.
И, в отличие от того же генсека, батя знал, что делал. На его совести числился, как минимум, один вполне приличный дом, и, предполагаю, несколько других, о которых мне неизвестно. В любом случае, руки у бати растут из правильного места, а строительство - не такая уж сложная вещь, в теории - не сложнее тетриса.
Естественно, в строительство, помимо деда, впрягли и меня (судя по некоторым косвенным воспоминаниям, мне было тогда лет тринадцать, то есть я вполне мог выполнять не требующую квалификации работу). Я мешал цемент совковой лопатой, таскал кирпичи, помогал с кладкой и страдал, потому что всё это мне дико не нравилось. Не то, чтобы я возражал против самого факта стройки, нет, - мне просто было дико скучно, мне нужно было чем-то занять свой мозг. И с гораздо большим удовольствием я бы занял его игрой в приставку или чтением книжек; только спустя некоторое время я научился отключать мозг, выполняя любую скучную работу автоматически, а тогда такая работа была для меня пыткой.
Впрочем, на стройке одна вещь мне всё-таки нравилась. Для цемента нужен был песок, и чтобы добыть его, мы пробурились сквозь метровый слой щебня, и выкопали довольно глубокую яму. Мне нравилось сидеть в этой яме: там было прохладно и уютно, а самое крутое - в её стенах можно было выкапывать трёхмерные тоннели и играть в машинки. Такого нельзя было повторить ни на какой игровой площадке, я и спускался в эту яму каждый раз, когда появлялась такая возможность.
Хотя стройка растянулась на несколько сезонов (а окончательно была завершена только на следующий год), по понятным причинам я помогал только на каникулах, то есть летом. Помню, стояла страшная жара, и постоянно хотелось пить. Мы приносили с собой воду в бутылках, но кончалась она быстро; можно было пить из поливного шланга - вода там была вполне годная, вот только не всегда она была. Когда воду отключали, оставался один вариант: дед добегал до ближайшего магазина и приносил канистру (именно канистру, литров на шесть!) разливного пива.
Призываю читателя в свидетели: никогда до того времени я не интересовался пивом! Мне не нравились даже его запах и цвет, уж не говоря о том, что и мысли не возникало о том, чтобы пить эту гадость. Но больше пить было нечего, а батя и дед единогласно уверяли меня, что нет лучше способа избавиться от жажды - и в скором времени я уже находил удовольствие в том, чтобы спуститься со строительных лесов, пойти в сарай, где в тени и прохладе стояла ополовиненная уже канистра, и как следует приложиться к горлышку.
Вот если за что я и хочу дать бате пендель - так вот за это; именно тогда у меня сформировалось положительное отношение к алкоголю. Полагаю, что за то лето я выпивал каждый день минимум литр трёхсосенского разливного; удивительно, что я совершенно не помню себя пьяным, что также способствовало этому отношению. В самом деле - что такого, безвредное удовольствие, да ещё и одобряемое родителем!
Это одобрение батя высказывал не только по моему поводу. К примеру, он иногда пил на глазах у моего младшего брата, и тот, подражая взрослым, допивал остатки из водочных бутылок, оставшихся после пьянки - а батя только посмеивался, наблюдая за этим. Да и до сих пор батя непременно желает напоить любого, кто оказывается рядом (
sreversor подтвердит), включая маленьких детей. В последний раз, когда я заметил, как он пытается угостить пивом соседскую дочку, я наорал на него и пристыдил - а мог бы и бритвочкой полоснуть.Родители правы далеко не всегда.
В итоге дом был успешно достроен, хотя со временем его ценность для семьи всё больше падала. Стоянка под машину переместилась в купленный гараж (который мы достраивали и обустраивали тем же составом), вместо замазученного огорода появился дачный участок, да и бабка, в конце концов, не смогла жить вечно, хотя, видимо, собиралась. Пару раз избушка использовалась лично мной для студенческих пьянок, потом её сдавали каким-то сомнительным личностям, приехавшим из деревни в город на заработки (которые исчезли, не заплатив; тогда батя собрал мужиков, поехал в деревню, побил должников и простил долг, потому что отбирать у них оказалось нечего), и, в конце концов, невероятным и очень удачным образом продали. И хотя к тому времени я уже жил совершенно в другом городе, всё равно испытал значительное облегчение.
Продолжение следует.
no subject
no subject
no subject
Деревню просто ненавидел, большая часть детства прошла на свадьбах, где мои многочисленные деревенские родственники женились (и разводились). Почему? Потому что грязь, говно, галоши. И деревенский тембр голоса вкупе с таким же словарным запасом.
Тыкву просто терпеть не мог, сейчас норм. Наверное, потому, что тогда меня тупо принуждали ее есть.
Свадьбы - это отдельная история, но уже тогда я понял, что свадьба, на которой гуляет 100 человек - это смесь почище напалма. Я уже в сознательном возрасте изрядно веселился, когда пьяные родственники месили друг другу лица, потом заливали раны водкой, дружились, а потом махач продолжался. Танцы еще. Мама у меня была тамадой на таких свадьбах, она старалась, но потом все все равно пиздились, напивались, блевали и просили еще пошлых конкурсов для бога пошлых конкурсов. Помню, последний раз на таком мероприятии мне приглянулась девица (ну сейчас бы я сказал "шалава" в безвкусным платье "я надела носовой платок") и я пригласил ее на танец. Дева потела грудью и томно прижимала меня во время незатейлевого медляка. Что-то говорила мне, я говорил "да-да-да", а после танца ко мне подошел ее парень (как я понял). Он был в состоянии метафизического алкогольного опьянения. Он подошел ко мне тонко балансируя между своим и реальным миром. Я уже чуть повернулся боком. За такое на свадьбе словить - как выпить, нувыпонели. И тут этот просветленный мне говорит:
- Она тебе нравится?
- Да.
- Если ты ее хочешь выебать... То это легко!
Наверно, после этого я понял, что алкоголь может просвещать и доставать из глубин сознания самые невероятные вещи, сделанные из стали А4 или, похуй пляшем, А3.
no subject
no subject
no subject
no subject